Компиляция старых дневниковых записей.
Йетти-ети
Август. Туруханский район, Центрально-Сибирский заповедник. Занимаюсь изучением осеннего пролета птиц. Занятие увлекательное, но дурацкое в силу того, что результат интересен очень не многим живущим на этой планете.
На склоне сопки в месте впадения безымянного ручья в Енисей стоит моя палатка. В ней я провожу день, а ночью проверяю расставленные в пойме сети, описываю и кольцую попавшихся в них пернатых.
Левый берег реки представляет собой гигантский пляж с озерками и дюнами, постепенно переходящий в непролазные ивняковые заросли. Кроме меня здесь нет людей. До ближайшей староверческой деревушки шесть дней вниз по течению.
В светлое время суток пойма пустынна. Лишь изредка пролетит стая гусей или куличья ватажка. Ночью все оживает. С плеском падают в воду уставшие от перелета таймырские утки, кругами носятся стаи отъевшихся, но никак не решающихся улететь песочников, плавунчиков и ржанок. Нет-нет, да и отразят свет фонарика глаза какой-нибудь зверушки.
Но одиночество никогда не бывает полным. На далеко выдающийся в Енисей песчаный мыс каждую ночь приходит грустный заяц. Садится на хвост и долго смотрит на черную воду и звезды. Я его никогда не видел. Но утро безжалостно срывает покров тайны со всех дел, событий и трагедий минувшей ночи. Следы на песке читаются, как книга в которой все правда. Целый месяц мне было интересно о нем думать. Зачем он приходит? Что влечет его туда, где заканчивается привычная земля и начинается власть чуждых стихий, где нет травы и откуда невозможно убежать?
Закончил он плохо. Кто-то долго ворочался на опушке леса, сопел и шуршал ветками. По голосу я определяю почти всех существ живущих рядом со мной, а по сопению и шорохам только некоторых. Когда долго живешь один, нервы изнашиваются. Все непонятное кажется враждебным. Единственный способ справиться с мешающим работать беспокойством, это знание. Пришлось снять с предохранителя ружье и лезть в кусты. За кустами обнаружилась прогалина покрытая спекшейся на солнце глиной, из глины торчало полузамытое паводком бревно. На бревне рядком лежали уши и четыре лапки зайца. Ни следов, ни шерсти, ни крови. Жутковатая эстетика натюрморта. С тех пор на песчаном мысе заячьих следов не встречалось.
Рядом с палаткой под выворотнем живут четыре почти взрослых птенца болотной совы. Мое присутствие их не волнует, в их жизни я был всегда. Когда у птенцов открылись глаза, первое что они увидели была мама, второе что они увидели был я. У всех совят разные характеры, четыре переходные формы от истерически-вздорного до уютно-флегматичного. Дружим мы только с флегматиком. Иногда я беру его в палатку, подкармливаю кусочками сырой рыбы и чешу ему загривок. Совы – почти кошки, только летающие. Даже за бантиком охотятся с совершенно кошачьим азартом. Они вполне смышлены, крайне самостоятельны и им нравится ласка.
В окрестностях промышляет небольшая стая волков. Поэтому гнездо болотника пришлось оградить прутиками с надетыми на них стреляными гильзами. Волки настолько подозрительны, что никогда не полезут за такое необычное с их точки зрения ограждение.
Мое присутствие волков веселит. Несколько раз они устраивали забеги по кругу диаметром в пятьдесят метров, в центре которого я коротал время до следующей проверки сетей. Бег по песку бесшумен. Узнавал я об этом только по обнаруженным утром следам. Но волки в обычных условиях безопасны. Последние достоверные случаи неспровоцированного нападения на человека фиксировались только во время войны. В то время человечина была естественным элементом их рациона. Трупами были завалены огромные территории. Так что об этом соседстве я почти не вспоминаю, хотят развлекаться, пусть развлекаются. Птиц попавшихся в сети они не трогают, в отличии от тех же лис или норок.
Беспокоит меня только медведица с двумя медвежатами. Мы до смешного взаимно-вежливы и прилагаем максимум усилий для того, что бы не попадаться друг-дружке на глаза. Но дети – есть дети. Они довольно часто отбегают от мамы на значительное расстояние и не дай бог случайно оказаться между мамой и малышом. Днем в густых зарослях пуля и медвежья лапа имеют равные шансы, а ночью…
Мои сети для ловли птиц неудержимо привлекательны для детского разума. Если зацепить когтем за крайнюю ячейку и прыгать на трех лапах вдоль десятиметрового полотна, то капроновые нити рвутся с совершенно чарующим звуком. Утром запасшись челноком для вязания сетей и катушкой ниток латаю результаты медвежьих игр.
В детстве, руководствуясь опытом трех-четырех вполне благополучно закончившихся встреч, я считал медведей вполне безопасными существами и при возможности старался познакомиться с ними поближе. Но с годами мое мнение о них изменилось весьма существенно. Медведи, как и люди очень разные. Некоторые действительно без крайней на то нужды относятся к человеку настороженно-безразлично. Но не редко встречаются патологически-агрессивные типы. Им нравится убивать и они делают это при любой возможности. Вероятность встречи с таким зверем весьма велика.
После того, как один из таких асоциальных типов посвятил массу времени на то, что бы меня отловить и угробить я приобрел стойкую медведебоязнь. Очень хотелось его застрелить. Не люблю накапливать страхи. Я искал его долго и упорно, но он оказался хитрее. С тех пор, в местах обитания бурого медведя я предпочитаю ходить с оружием. Еда, если она не хочет быть съеденной должна себя беречь. За период с 1993 года при съемках медведей в дикой природе погибло 14 профессиональных фотографов, или лиц, их сопровождавших. Это – больше, чем их погибло при съемках тигров, леопардов, львов и акул вместе взятых.
Музыкальная пауза. Позже продолжу.